Я уже давно ее дочитала. И, как и собиралась, еще раз отдельно перечитала послеперестроечную главу. Но кажется, так и не получится разложить по полочкам - все-таки слишком эмоционально - близко. Постараюсь написать, как получится.
Первое, о чем я хочу написать - это о том, как Фрумкина пишет об отъезжавших в 70-ые - начале 80 ых годов. Возможно, я пристрастна и однобока, но мне кажется, что сейчас обычно, когда рассказывают об этом времени и об этих людях, рассказывают как-то "героически", с романтической даже составляющей. Я уже не помню, где я читала (старческая забывчивость:)), но помню какой-то восторженный рассказ американского происхождения о людях, которые помогали людям, которым было отказано в выезде из Советского Союза, все же выезжать.
У меня про этот период гораздо более сложные и неоднозначные воспоминания. Меня удивило, когда я один раз разговаривала в Америке с женщиной - моей практически ровесницей, которая уехала в те времена школьницей, удивило, что она совершенно не понимала, почему тогда многие знакомые переставали общаться, что она не понимала, на какие риски шла директор ее школы, оставляя ее учиться... У Фрумкиной я впервые прочитала про это время так, как я его помню. Не буду говорить, что "правду", потому что правда у каждого своя, но то как она пишет про цепочки событий, про падающие домино, про то, какими неочевдными путями отъезд одних мог срикошетить на других, и близких, и совсем нет - это именно то, что я помню. И помню, насколько не всегда поддерживающим было отношение остающихся к отъезжающим.
Мне кажется, что эта тема как-то связана и со следующей волной отъезжавших, тех, кто уезжал передо мной, вместе со мной, и после меня. И, соответственно, связана с последней главой.
Знаете, мне уже такое количество народу, включая Андрея Илларионова, успело объяснить, что никакого голода не было, что это все сказки и преувеличения, или сами-виноваты, что мне иногда начинает казаться... что показалось-таки:). Поэтому для меня было очень важно то, что Фрумкина описывает ту же атмосферу "послевоенного голода", которую помню я. Помню эту унизительную бедность научно-исследовательских учреждений, дошедшую до той стадии, когда она оказывает влияние на мораль... ее описание Сочельника 1991 года, и того, что тогда дарили друг другу - это то, что помню я, и иногда мне кажется, что больше не помнит никто. И, кстати, меня часто спрашивают, почему я отмечаю Рождество, а не Новый год, и мне кажется, что тогда, когда "стало можно", так делали многие. Но почему-то никто не помнит :)
Несмотря на все это, я не помню идеи "уезжать, потому что тут не выжить". Свои собственные ощущения - было жутко интересно быть "внутри происходившего". Да, у меня были те же впечатления, которые описывает Фрумкина - что уезжали "почти все", но панического настроения не помню. Морально-психологически это были совсем другие ощущения, чем в 70-ые годы. Никто больше не готовился к отъезду в тайне. Никто никого не подставлял... было ощущение приключения, боевика...
И еще одно ощущение - оно очень важное, но я никак не могу найти правильных слов, чтобы его описать. Дело в том, что при всех упавших железных занавесах и разрушенных берлинских стенах, при всей свободе и гласности мы по-прежнему очень мало знали о том, что происходит в мире. Мы не умели правильно "перерабатывать" информацию, которая стала поступать широким потоком. Мы имели очень смутное представление - понимание и о том, в чем состоит научная, академическая жизнь в других странах, что волнует людей, и, конечно, не понимали множества бытовых подробностей (тут вот опять не знаю, как подчеркнуть, что не "не знали", а именно "не понимали"). Когда Фрумкина приводит почти полностью свои письма 91-92 годов другу, уехавшему в Америку, по ее реакциям можно восстановить и то, что он ей писал, и то, что она не могла то, что он писал, "интерпретировать"...
... и еще я хочу сказать, что несмотря и вопреки, я все же думаю о том времени, как об очень оптимистичном, светлом...
Первое, о чем я хочу написать - это о том, как Фрумкина пишет об отъезжавших в 70-ые - начале 80 ых годов. Возможно, я пристрастна и однобока, но мне кажется, что сейчас обычно, когда рассказывают об этом времени и об этих людях, рассказывают как-то "героически", с романтической даже составляющей. Я уже не помню, где я читала (старческая забывчивость:)), но помню какой-то восторженный рассказ американского происхождения о людях, которые помогали людям, которым было отказано в выезде из Советского Союза, все же выезжать.
У меня про этот период гораздо более сложные и неоднозначные воспоминания. Меня удивило, когда я один раз разговаривала в Америке с женщиной - моей практически ровесницей, которая уехала в те времена школьницей, удивило, что она совершенно не понимала, почему тогда многие знакомые переставали общаться, что она не понимала, на какие риски шла директор ее школы, оставляя ее учиться... У Фрумкиной я впервые прочитала про это время так, как я его помню. Не буду говорить, что "правду", потому что правда у каждого своя, но то как она пишет про цепочки событий, про падающие домино, про то, какими неочевдными путями отъезд одних мог срикошетить на других, и близких, и совсем нет - это именно то, что я помню. И помню, насколько не всегда поддерживающим было отношение остающихся к отъезжающим.
Мне кажется, что эта тема как-то связана и со следующей волной отъезжавших, тех, кто уезжал передо мной, вместе со мной, и после меня. И, соответственно, связана с последней главой.
Знаете, мне уже такое количество народу, включая Андрея Илларионова, успело объяснить, что никакого голода не было, что это все сказки и преувеличения, или сами-виноваты, что мне иногда начинает казаться... что показалось-таки:). Поэтому для меня было очень важно то, что Фрумкина описывает ту же атмосферу "послевоенного голода", которую помню я. Помню эту унизительную бедность научно-исследовательских учреждений, дошедшую до той стадии, когда она оказывает влияние на мораль... ее описание Сочельника 1991 года, и того, что тогда дарили друг другу - это то, что помню я, и иногда мне кажется, что больше не помнит никто. И, кстати, меня часто спрашивают, почему я отмечаю Рождество, а не Новый год, и мне кажется, что тогда, когда "стало можно", так делали многие. Но почему-то никто не помнит :)
Несмотря на все это, я не помню идеи "уезжать, потому что тут не выжить". Свои собственные ощущения - было жутко интересно быть "внутри происходившего". Да, у меня были те же впечатления, которые описывает Фрумкина - что уезжали "почти все", но панического настроения не помню. Морально-психологически это были совсем другие ощущения, чем в 70-ые годы. Никто больше не готовился к отъезду в тайне. Никто никого не подставлял... было ощущение приключения, боевика...
И еще одно ощущение - оно очень важное, но я никак не могу найти правильных слов, чтобы его описать. Дело в том, что при всех упавших железных занавесах и разрушенных берлинских стенах, при всей свободе и гласности мы по-прежнему очень мало знали о том, что происходит в мире. Мы не умели правильно "перерабатывать" информацию, которая стала поступать широким потоком. Мы имели очень смутное представление - понимание и о том, в чем состоит научная, академическая жизнь в других странах, что волнует людей, и, конечно, не понимали множества бытовых подробностей (тут вот опять не знаю, как подчеркнуть, что не "не знали", а именно "не понимали"). Когда Фрумкина приводит почти полностью свои письма 91-92 годов другу, уехавшему в Америку, по ее реакциям можно восстановить и то, что он ей писал, и то, что она не могла то, что он писал, "интерпретировать"...
... и еще я хочу сказать, что несмотря и вопреки, я все же думаю о том времени, как об очень оптимистичном, светлом...
Comments
И помню, что не было ощущения безвыходности, несмотря на то, что все было по талонам. Правда, я уехала в девяностом жить в Прибалтику, и вот там со мной был шок - от того, что все было в магазинах.
До этого даже в голову не приходило как-то, что совсем рядом - настолько иначе.
Так у одного нашего крупного ученого в нашем НИИ взрослый сын уехал в Америку, а этого ученого, доктора наук, сразу из ЦНИИ уволили, раз он имел доступ к секретам. И этот сын воспринимался плохо, как некий изменник, но все жалели его отца, которого хорошо знали по работе.
А еще была у нас женщина, простой инженер, а у нее муж-пьяница, тоже инженер. Она с ним развелась и собралась уехать в Израиль (с двумя детьми-школьниками). Так ей пришлось самой уволиться из ЦНИИ, несколько лет она работала страховым агентом, ходила по квартирам, пока не выветрится секретность. Потом уехали. Женщина была очень приятная, и все ей сочувствовали и желали успешно пройти все трудности отъезда.
В 90-е в нашей семье временами жили только на каше, но время было очень живое, обнадеживающее. Но мы оба с мужем работали и одна дочь уже работала. А больше всего пострадали люди, работающие в открытых (несекретных) НИИ, те институты разваливались прямо на глазах и сотрудники оставались без средств к существованию.
Ко всем, кому удавалось уехать была простая человеческая зависть. Даже сейчас у нашего поколения она осталась. Как будто уехать - это уже достижение. У более молодых такого нет.
Мне как раз интереснее всего было читать про 50-е, 60-е годы, как "выдали" оттепель, а потом "забрали обратно", и раньше - дело врачей и так далее.
Про отъезды в 70-е - да, всё так и было.
Вот история моей сестры - во времена её суденчества (начало-середина 70-х) семья её бойфренда получила разрешение на выезд. Он предложил Ире выйти за него замуж и уехать вместе, но она в ужасе отказалась. И я не знаю, насколько у них были сложившиеся отношения, чтобы говорить о замужестве всерьёз, но главная причина была в другом, она представила, какие неприятности ждали бы на работе папу, а, главное, маму. Рассказала она об этом через много лет, мои родители ничего не знали. Знали бы, наверно, уговорили бы её уехать ...
А про 90-е я пролистала, как раз, без интереса. Это уже моя история, тут я могу тоже много чего рассказать...
А вообще я очень рада, что тебе понравилось.
Потом у родителей появился бизнес, и уровень жизни сильно поднялся. У людей стали появляться новые обустроенные квартиры, машины, все строили частные дома за городом, отдыхали в Италиях-Индиях-Турциях и т.п. В Минске все хорошие клубы-рестораны были битком забиты, появилась проблема, где поесть вечером.
Но в 90-е-2000-е был другой воздух. Воздух ожиданий, надежд, люди встряхнулись как-то, было столько интересных людей вокруг... Столько классных проектов, движухи. Как-то все было по-крупному.
В моем окружении люди старше 45-50, которые не мыслили себя вне своих пожизненных должностей, были подавлены и дезориентированы. Некоторые так и не адаптировались и застряли в каком-то сером безвременье, без своего мнения о происходящем.
Меня тоже удивляет, когда люди не помнят голод и экономические кризисы. Мне больше всего запомнилось даже не то, что мы сами недоедали, а то, что между дверьми универсама и в подъездах отогревались голодные полуживые старушки. Было ощущение, что приближаемся к черте недопустимого.
Сначала мы скрывали от них смерть дедушки, которому принадлежала квартира. Чтобы не успели сделать какую-нибудь гадость до маминого вступления в наследство.
А потом - и наш с дочкой отъезд (в квартире жили мы вдвоём).
У нас за квартиры грабили и убивали. И наводили, похоже, именно кооперативные деятели.
К соседям - пожилой паре - пришли, как только они продали квартиру перед отъездом, жену связали, мужа заставили принести все полученные за квартиру наличные. Забрали деньги, ушли. У мужа случился инфаркт.
Ко мне на следующий же день после похода в ОВИР домой пришёл милиционер и посоветовал дверь никому не открывать и никому ничего не рассказывать, потому что "на раёне" за последний месяц - уже два убийства.
Кишинёв.
Edited at 2016-02-13 09:37 pm (UTC)